ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Она некрасива, потому что не нарумянена.
Сент-Бев.
31
СЕЛЬСКИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
О rus, quando ego le adspiciam [23]
Гораций.
- Вы, сударь, верно, почтовых дожидаетесь на Париж? - сказал ему хо-
зяин гостиницы, куда он зашел перекусить.
- Сегодня не удастся, - поеду завтра, я не тороплюсь, - отвечал ему
Жюльен.
Он старался придать себе как нельзя более равнодушный вид; как раз в
эту минуту подкатила почтовая карета. В ней оказалось два свободных мес-
та.
- Как! Да это ты, дружище Фалькоз! - воскликнул путешественник, ехав-
ший из Женевы, другому, который входил в карету вслед за Жюльеном.
- А я думал, ты устроился где-то под Лионом, - сказал Фалькоз, - в
какой-нибудь пленительной долине на берегах Роны.
- Устроился! Бегу оттуда.
- Да что ты! Ты, Сен-Жиро, и бежишь? С этаким пресвятым видом и ты
умудрился попасть в преступники! - сказал Фалькоз, рассмеявшись.
- Да, оно, пожалуй, было бы и лучше, клянусь честью. Я бегу от этой
чудовищной жизни, которую ведут в провинции. Я, ты знаешь, люблю лесов
зеленую прохладу и сельскую тишину. Сколько раз ты упрекал меня за этот
романтизм. Никогда в жизни я не хотел слушать эту проклятую политику, а
она-то меня оттуда и выгнала.
- А к какой же ты партии принадлежишь?
- Да ни к какой решительно, - это меня и погубило. Вот тебе вся моя
политика: я люблю музыку, живопись. Хорошая книга для меня - целое собы-
тие. Скоро мне стукнет сорок четыре года. Сколько мне осталось жить?
Пятнадцать, двадцать - ну, тридцать лет, самое большее. Так вот! Я ду-
маю, лет через тридцать министры сделаются немного половчее, но уж, ко-
нечно, это будут такие же отменно честные люди, как и сейчас. История
Англии показывает мне, все равно как зеркало, все наше будущее. Всегда
найдется какой-нибудь король, которому захочется расширить свои прерога-
тивы, всегда мечты о депутатском кресле, слава и сотни тысяч франков,
которые загребал Мирабо, будут мешать спать провинциальным богачам, и
это у них называется - быть либералом и любить народ. Жажда попасть в
пэры или в камер-юнкеры вечно будет подстегивать ультрароялистов. Всякий
будет стремиться стать у руля на государственном корабле, ибо за это не-
дурно платят. И неужели там так-таки никогда и не найдется скромного ма-
ленького местечка для обыкновенного путешественника?
- Да в чем дело-то? Выкладывай, что с тобой случилось? Должно быть,
что-нибудь очень занятное, принимая во внимание твой невозмутимый харак-
тер: уж не последние ли выборы выгнали тебя из провинции?
- Мои несчастья начались много раньше. Четыре года тому назад, когда
мне было сорок, у меня было пятьсот тысяч франков, а нынче мне на четыре
года больше, денег у меня, похоже, тысяч на пятьдесят франков поубавит-
ся, и теряю я их на продаже моего замка Монфлери на Роне... Чудесное
место...
В Париже мне осточертела эта постоянная комедия, которую нас застав-
ляет ломать так называемая цивилизация девятнадцатого века. Я жаждал
благодушия и простоты И вот я покупаю себе именьице в горах, над Роной.
Красота неописуемая, лучше на всем свете не сыщешь.
Приходский священник и мелкопоместные дворянчики, мои соседи, ухажи-
вают за мной целых полгода, я их кормлю обедами, говорю: "Я уехал из Па-
рижа, чтобы больше за всю жизнь мою не слышать ни одного слова о полити-
ке. Как видите, я даже ни на одну газету не подписался. И чем меньше мне
почтальон писем носит, тем мне приятнее".
Но у приходского священника, оказывается, свои виды: вскорости меня
начинают неотступно осаждать тысячами всяких бесцеремонных требований и
придирок. Я собирался уделять в пользу бедняков две-три сотни франков в
год. Нет! У меня требуют их на какие-то богоспасаемые общества - святого
Иосифа, святой Девы и так далее. Я отказываюсь - на меня начинают сы-
паться всяческие поношения. А я, дурак, огорчаюсь. Я уж больше не могу
вылезти из дома утром и спокойно бродить себе, наслаждаясь красотой на-
ших гор, - непременно какая-нибудь пакость нарушит мое мечтательное
настроение и самым отвратительным образом напомнит о существовании людей
и их злобы. Ну вот, скажем, идет крестный ход с молебствием - люблю я
это пение (ведь это, верно, еще греческая мелодия), - так они моих полей
не благословляют, потому что, говорит наш поп, сии поля суть поля нечес-
тивца. У старой ханжи-крестьянки пала корова. Так это, говорит, оттого,
что она паслась возле пруда, который принадлежит мне, нечестивцу, па-
рижскому философу, - и через неделю все мои рыбки плавают брюшком вверх
отравили негашеной известью. И вот такие пакости подносятся мне тысячью
всяческих способов Мировой судья - честный человек, но он боится за свое
место, и потому вечно я у него оказываюсь неправ. Деревенский покой
превращается для меня в ад. А раз люди видят, что от меня отрекся при-
ходский священник, глава местного общества иезуитов, и меня не думает
поддерживать отставной капитан, глава тамошних либералов, все на меня
ополчаются, все, вплоть до каменщика, который целый год жил на моих хле-
бах, вплоть до каретника, который, починяя мои плуги, попробовал было
обжулить меня безнаказанно.
Наконец, чтобы иметь хоть какую-нибудь поддержку и выиграть хоть одну
из моих судебных тяжб, я делаюсь либералом, ну, а тут как раз, как вот
ты и сказал, подоспели эти окаянные выборы: от меня требуют, чтобы я го-
лосовал.
- За неизвестного тебе кандидата?
- Да нет, он слишком хорошо мне известен! Я отказываюсь - чудовищная
неосторожность! Тут уж на меня мигом обрушиваются либералы, и положение
мое становится невыносимым Я полагаю, что если бы приходскому попу приш-
ло в голову обвинить меня в том, что я зарезал мою судомойку, так наш-
лось бы двадцать свидетелей из той и другой клики, которые видели своими
глазами, как я совершил это преступление.
- А ты хотел жить в деревне и не угождать страстишкам своих соседей,
даже не слушать их болтовни? Какая слепота!
- Ну, теперь-то я прозрел. Монфлери продается; пусть уж я потеряю на
этом пятьдесят тысяч франков, коли понадобится, но я просто в себя не
могу прийти от радости, что выбрался, наконец, из этого ада лицемерия и
мерзостей.
Теперь я решил искать одиночества и сельской тишины в единственном
месте во Франции, где его можно найти, - в мансарде на пятом этаже, с
окнами на Елисейские Поля. И я даже, знаешь, подумываю, не обеспечить ли
мне свою политическую репутацию в Рульском квартале подношением просфор
нашему приходу.
- Да, этого с тобой не случилось бы при Бонапарте! - сказал Фалькоз,
и глаза его сверкнули гневом и сожалением.
- Здравствуйте, пожалуйста! А чего же он совался куда не надо, этот
твой Бонапарт? Все, что я теперь терплю, - его рук дело.
Тут Жюльен, слушавший внимательно, насторожился еще больше. Он с пер-
вых же слов догадался, что бонапартист Фалькоз не кто иной, как друг
детства г-на де Реналя, отрекшегося от него в 1816 году, а философ
Сен-Жиро, должно быть, брат того самого начальника канцелярии в префек-
туре... который умел прибирать к своим рукам по дешевке общественные
здания на торгах.
- Все это твой Бонапарт наделал, - продолжал СенЖиро. - Порядочный
человек сорока лет от роду, с пятьюстами тысяч франков в кармане, как бы
он ни был безобиден, не может обосноваться в провинции и обрести там мир
душевный, - попы да тамошняя знать изгоняют его оттуда.
- Ах, не говори о нем так! - воскликнул Фалькоз. - Никогда Франция не
пользовалась таким уважением среди народов, как эти тринадцать лет, ког-
да он царствовал. Все, все, что тогда ни делалось, было полно величия.
- Твой император, чтоб его черт побрал, - возразил сорокачетырехлет-
ний господин, - был велик только на полях сражений да еще когда он навел
порядок в финансах в тысяча восемьсот втором году. А что означает все
его поведение после этого? Все эти его камергеры, и эта помпа, и приемы
в Тюильри - все это просто повторение, новое издание все той же монархи-
ческой чепухи. Его подновили, подправили, это издание, и оно могло бы
еще продержаться век, а то и два. Знати и попам захотелось вернуться к
старому, но у них нет той железной руки, которая умела бы преподнести
его публике.
- Вот уж поистине речь старого газетчика!
- Кто меня согнал с моей земли? - продолжал разъяренный газетчик. -
Попы, которых Наполеон вернул своим конкордатом, вместо того чтобы дер-
жать их на том же положении, как держат в государстве врачей, адвокатов,
астрономов, считать их за обыкновенных граждан и отнюдь не интересо-
ваться ремеслом, при помощи которого они зарабатывают себе на хлеб. Раз-
ве сейчас могли бы существовать эти наглецы-дворянчики, если бы твой Бо-
напарт не понаделал из них баронов да князей? Нет, они уже доживали свой
век. А теперь, после попов, вот именно эти-то сельские аристократишки
больше всего мне крови и испортили, они-то и заставили меня либералом
сделаться.
Разговору этому не было конца; еще полвека Франция будет разгла-
гольствовать на эту тему Сен-Жиро продолжал твердить, что жить в провин-
ции немыслимо; тогда Жюльен робко указал ему на пример г-на де Реналя.
- Нашли пример, нечего сказать! Эх вы, молодой человек! - воскликнул
Фалькоэ. - Реналь поспешил стать молотом, чтобы не оказаться нако-
вальней, да еще каким молотом! Но я уже вижу, как его вот-вот спихнет
Вально! Знаете вы этого мошенника? Вот это уж поистине беспримесный.
Что-то запоет ваш господин де Реналь, когда в одно прекрасное утро он и
оглянуться не успеет, как из-под него вышибут стул и на его место сядет
Вально?
- Вот он тогда и останется один на один со всеми своими преступления-
ми, - сказал Сен-Жиро - А вы, значит, знаете Верьер, молодой человек?
Ну, так вот. Бонапарт - чтоб ему на том свете пусто было за все эти его
монархические плутни, - он-то как раз и дал возможность царствовать всем
этим Реналям да Шеланам, а те уже допустили царство Вально и Малонов.
Этот мрачный разговор о тайнах политики задевал любопытство Жюльена и
отвлекал его от сладостных воспоминаний.
Он не ощутил особого волнения, когда вдалеке перед его взором впервые
показался Париж. Воздушные замки грядущего отступали перед живым и еще
не успевшим остыть воспоминанием о тех двадцати четырех часах, которые
он только что провел в Верьере. Он клялся себе, что никогда не покинет
детей своей возлюбленной и бросит все, чтобы защитить и спасти их, если
наглые происки попов снова приведут страну к республике и к преследова-
ниям знати.
А что бы случилось тогда, когда он ночью явился в Верьер, если бы в
ту минуту, когда он прислонил лестницу к окну спальни г-жи де Реналь,
там бы оказался кто-нибудь чужой или сам г-н де Реналь?
А какое блаженство - вспоминать эти первые два часа, когда его воз-
любленная так хотела прогнать его, а он уговаривал ее, сидя около нее в
темноте! В такой душе, как душа Жюльена, такие воспоминания остаются на
всю жизнь. А конец свидания уже переплетался у него с первыми днями их
любви, больше года тому назад.
Но вот карета остановилась, и Жюльен очнулся от своих упоительных
грез. Они въехали во двор почтовой станции на улице Жан-Жака Руссо.
- Я хочу поехать в Мальмезон, - сказал он, увидя подъезжавший кабрио-
лет.
- В такой час, сударь! Зачем?
- А вам что до этого? Поезжайте.
Истинная страсть думает только о себе - И вот потому-то" как мне ка-
жется, страсти так и нелепы в Париже, где каждый ваш сосед воображает,
что им очень интересуются Не стану описывать вам восторги Жюльена в
Мальмезоне. Он плакал. Как? Плакал? Несмотря на эти гнусные белые стены,
что понастроили там в нынешнем году, искромсав весь парк на кусочки?
Представьте себе, сударь, да; для Жюльена, как и для потомства, не су-
ществовало никакой разницы между Аркольским мостом, Святой Еленой и
Мальмезоном.
Вечером Жюльен долго колебался, прежде чем решился пойти в театр: у
него были престранные идеи по поводу этого богопротивного места.
Глубочайшее недоверие не позволяло ему любоваться живым Парижем; его
трогали только памятники, оставленные его героем.
"Итак, значит, я теперь в самом центре всяких интриг и лицемерия! Вот
тут-то и царят покровители аббата де Фрилера".
На третий день к вечеру любопытство одержало верх над его намерением
посмотреть все и только потом уж отправиться к аббату Пирару. Холодным,
сухим тоном аббат разъяснил ему, какая жизнь ждет его у г-на де Ла-Моля.
- Если к концу нескольких месяцев вы не окажетесь полезным, вы верне-
тесь в семинарию, но у вас будет добрая зарука. Вы будете жить в доме
маркиза; это один из первых вельмож во Франции. Вы будете носить черный
костюм, но такой, какой носят люди в трауре, а не такой, какой носит ду-
ховенство. Я требую, чтобы вы три раза в неделю продолжали занятия по
богословию в семинарии, куда я вас рекомендую. Ежедневно к полудню вы
будете являться в библиотеку маркиза, который предполагает поручить вам
вести переписку по его тяжбам и другим делам. Маркиз пишет на полях каж-
дого письма, которое приходит на его имя, кратко, в двух словах, что
надлежит ответить. Я полагаю - и так я сказал ему, - что по истечении
трех месяцев вы приобретете умение составлять ответы эти так, что, если
вы принесете на подпись маркизу двенадцать писем, он сможет подписать
восемь или девять. Вечером, в восемь часов, вы все складываете, приводи-
те в порядок его письменный стол, и в десять вы свободны.
- Может случиться, - продолжал аббат Пирар, - что какая-нибудь прес-
тарелая дама или какой-нибудь господин с вкрадчивым языком посулят вам
некие необозримые блага или просто-напросто предложат вам деньги, чтобы
вы показали им письма, которые пишут маркизу...
- О сударь! - весь вспыхнув, воскликнул Жюльен.
- Странно, - сказал аббат с горькой усмешкой, - что у вас, при вашей
бедности, да еще после целого года семинарии, все еще сохранились эти
порывы благородного негодования. Должно быть, вы были совсем уж слепцом!
- Уж не сила ли крови это? - промолвил аббат вполголоса, как бы рас-
суждая сам с собой. - А всего страннее, - добавил он, поглядывая на
Жюльена, - то, что маркиз вас знает... Не представляю себе, откуда. Он
положил вам для начала сто луидоров жалованья. Этот человек повинуется
только своим прихотям - вот в чем его недостаток. Взбалмошностью он, по-
жалуй, не уступит вам. Если он останется вами доволен, ваше жалованье
может со временем подняться до восьми тысяч франков.
- Но вы, конечно, понимаете, - язвительным тоном продолжал аббат, -
что он дает вам эти деньги не за ваши прекрасные глаза. Надо суметь
стать полезным. Я бы на вашем месте старался говорить поменьше и тем бо-
лее воздерживался бы говорить о том, чего я не знаю. Да, - промолвил аб-
бат, - я еще собрал кое-какие сведения для вас я совсем было забыл про
семью господина де Ла-Моля. У него двое детей: дочь и сын - юноша девят-
надцати лет, красавец, щеголь, ветрогон, который никогда в полдень не
знает, что ему в два часа дня в голову взбредет. Он неглуп, храбрец, во-
евал в Испании. Маркиз надеется, уж не знаю почему, что вы станете дру-
гом юного графа Норбера. Я сказал, что вы преуспеваете в латыни. Быть
может, он рассчитывает, что вы обучите его сына нескольким расхожим фра-
зам о Цицероне и Вергилии.
На вашем месте я бы никогда не позволил этому молодому красавцу под-
шучивать над собой, и, прежде чем отвечать на всякие его любезности, ко-
торые, несомненно, будут как нельзя более учтивы, но уж, наверно, не без
иронии, я бы заставил повторить их себе не один раз.
Не скрою от вас, что молодой граф де Ла-Моль будет, разумеется, пре-
зирать вас хотя бы просто потому, что вы буржуа, а его предок был прид-
ворным и ему выпала честь сложить голову на плахе на Гревской площади
двадцать шестого апреля тысяча пятьсот семьдесят четвертого года за не-
кую политическую интригу.
Вы же - вы всего лишь сын плотника из Верьера да еще состоите на жа-
лованье у отца графа. Взвесьте хорошенько эту разницу да почитайте исто-
рию этой семьи у Морери. Все льстецы, которые у них обедают, никогда не
упускают случая упомянуть об этом историческом труде каким-нибудь, как у
них говорится, лестным намеком.
Думайте хорошенько, когда будете отвечать на шуточки господина графа
Норбера де Ла-Моля, командира гусарского эскадрона и будущего пэра Фран-
ции, чтобы потом не прибегать ко мне с жалобами.
- Мне кажется, - сказал Жюльен, густо краснея, - что я просто не дол-
жен отвечать человеку, который меня презирает.
- Вы понятия не имеете о презрении такого рода: оно будет проявляться
только в преувеличенной любезности. И будь вы глупцом, вы бы, конечно,
легко могли дать себя провести на этом, а если бы вы стремились во что
бы то ни стало сделать себе карьеру, вы должны были бы дать себя провес-
ти.
- А если в один прекрасный день я решу, что все это мне не подходит,
- сказал Жюльен, - что же, я буду считаться неблагодарным, если вернусь
в мою келейку номер сто три?
- Разумеется, - отвечал аббат. - Все клевреты этого дома постараются
оклеветать вас, но тогда появлюсь я. Adsum qui feci [24]. Я скажу, что
это решение исходит от меня.
Жюльена ужасно удручал желчный и чуть ли не злобный тон г-на Пирара,
этот тон совсем обесценил для него даже последние слова аббата.
Дело в том, что аббат укорял себя за свою привязанность к Жюльену, и
его охватывал какой-то чуть ли не благоговейный страх, словно он свершал
кощунство, позволяя себе вот так вмешиваться в чужую судьбу.
- Вы увидите там еще, - продолжал он все тем же недовольным тоном и
словно выполняя некий неприятный долг, - госпожу маркизу де Ла-Моль. Это
высокая белокурая дама, весьма набожная, высокомерная, отменно вежливая,
но еще более того суетно никчемная. Это дочь старого герцога де Шона,
столь известного своими аристократическими предрассудками. И сия важная
дама являет собой нечто вроде весьма выразительного образца женщины ее
ранга, самой сущности ее. Она не считает нужным скрывать, что единствен-
ное преимущество, достойное уважения в ее глазах, - это иметь в своем
роду предков, которые участвовали в крестовых походах Деньги - это уже
нечто второстепенное и далеко не столь существенное. Вас это удивляет?
Друг мой, мы с вами уже не в провинции.
Вы увидите в ее гостиной больших сановников, которые позволяют себе
говорить о наших государях весьма пренебрежительным тоном Что же касает-
ся госпожи де Ла-Моль, то она всякий раз, как произносит имя какого-ни-
будь принца, а тем более принцессы королевской крови, считает своим дол-
гом почтительно понизить голос. Я не советую вам говорить при ней, что
Филипп III или Генрих VIII были чудовищами Они были королями, и это дает
им незыблемое право пользоваться благоговейным уважением всех людей, а
тем более таких захудалых людишек, как мы с вами Однако, - добавил г-н
Пирар, - мы люди духовного звания - таким по крайней мере она вас будет
считать, - и в качестве таковых мы являемся для нее чем-то вроде лакеев,
необходимых для спасения ее души.
- Сударь, - сказал Жюльен, - мне сдается, что я недолго пробуду в Па-
риже.
- В добрый час. Но заметьте, что человек нашего звания не может дос-
тигнуть положения без покровительства вельмож. А те, я бы сказал, не-
изъяснимые черты, которые, по крайней мере на мой взгляд, отличают нату-
ру вашу, обрекают вас на гонение, если вы не сумеете прочно устроить
свою судьбу, - середины для вас нет. Не обольщайтесь. Люди видят, что
вам не доставляет удовольствия, когда они заговаривают с вами, а в такой
общительной стране, как наша, вы осуждены быть горемыкой, если не заста-
вите себя уважать.
Что сталось бы с вами в Безансоне, если бы не прихоть маркиза де
Ла-Моля? Придет день, и вы поймете, как необыкновенно то, что он для вас
сделал, и если вы не бесчувственное чудовище, вы будете питать к нему и
к его семье вечную признательность. Сколько бедных аббатов, гораздо бо-
лее образованных, чем вы, годами жили в Париже, получая по пятнадцати су
за требу и десять су за ученый диспут в Сорбонне!.. Вспомните-ка, что я
вам рассказывал прошлой зимой, какую жизнь приходилось вести в первые
годы этому мошеннику кардиналу Дюбуа. Или вы в гордыне своей воображае-
те, что вы, может быть, даровитее его?
Я, например, человек спокойный, заурядный, я был уверен, что так и
окончу свои дни в семинарии, и с истинно детским неразумием привязался к
ней. И что же? Меня уже совсем собирались сместить, когда я подал проше-
ние об отставке А знаете ли вы, каковы были тогда мои средства к сущест-
вованию? Мой капитал равнялся пятистам двадцати франкам, ни более ни ме-
нее и друзей - никого, разве что двое или трое знакомых. Господин де
Ла-Моль, которого я никогда в глаза не видал, вытащил меня из этой
скверной истории - стоило ему замолвить словечко - и мне дали приход.
Прихожане мои - люди с достатком и не из тех, что погрязли во всяких
грубых пороках, а доход мой - стыдно даже сказать, насколько он превыша-
ет мои труды Я потому с вами так долго беседую, что хочу вложить немнож-
ко здравого смысла в эту ветреную голову.
И еще одно: я, на свое несчастье, человек вспыльчивый, - может слу-
читься, что мы с вами когда-нибудь перестанем говорить друг с другом.
Если высокомерие маркизы или скверные шуточки ее сынка сделают для
вас этот дом совершенно невыносимым, я вам советую закончить ваше обра-
зование где-нибудь в семинарии в тридцати лье от Парижа, и лучше на се-
вере, чем на юге. На севере народ более цивилизован и несправедливости
меньше, и надо признаться, - добавил он, понизив голос, - что соседство
парижских газет как-никак немного обуздывает этих маленьких тиранов.
Если же мы с вами будем по-прежнему находить удовольствие в общении
друг с другом и окажется, что дом маркиза вам не подходит, я предлагаю
вам занять место моего викария, и вы будете получать половину того, что
дает мой приход. Я вам должен это и еще более того, - прибавил он, пре-
рывая благодарности Жюльена, - за то необычайное предложение, которое вы
мне сделали в Безансоне. Если бы у меня тогда вместо пятисот двадцати
франков не оказалось ничего, вы бы меня спасли.
Голос аббата утратил свою язвительность. Жюльен, к великому своему
стыду, почувствовал, что глаза его наполняются слезами: ему так хотелось
броситься на грудь к своему другу. Он не удержался и сказал, стараясь
придать своему голосу как можно больше мужественности:
- Мой отец ненавидел меня с того дня, как я появился на свет; это бы-
ло для меня одним из величайших несчастий. Но я всегда буду благодарить
судьбу - в вас я нашел отца, сударь.
- Хорошо, хорошо, - смутившись, пробормотал аббат и, обрадовавшись
случаю произнести назидание, достойное ректора семинарии, добавил: - Ни-
когда не следует говорить "судьба", дитя мое; говорите всегда "провиде-
ние".
Фиакр остановился, кучер приподнял бронзовый молоток у огромных во-
рот. Это был особняк де. Ла-Моль; и чтобы прохожие не могли в этом усом-
ниться, слова эти были вырезаны на черной мраморной доске над воротами.
Эта напыщенность не понравилась Жюльену. Они так боятся якобинцев! Им
за каждым забором мерещится Робеспьер и его тележка. У них это доходит
до того, что иной раз просто со смеху умереть можно - и вдруг так выс-
тавлять напоказ свое жилище, точно нарочно, чтобы толпа сразу могла уз-
нать его, если разразится мятеж, и бросилась громить. Он поделился этой
мыслью с аббатом Пираром.
- Ах, бедное дитя мое! Да, вам скоро придется быть моим викарием. Что
за чудовищные мысли вам приходят на ум.
- Да ведь это так просто, само собой напрашивается, - отвечал Жюльен.
Важный вид привратника, а еще того более - сверкающий чистотой двор
привели его в восхищение. Стоял ясный солнечный день.
- Какая замечательная архитектура! - сказал он своему спутнику.
Это был один из тех безвкусных особняков СенЖерменского предместья,
которые строились незадолго до смерти Вольтера. Никогда еще мода и кра-
сота не были так далеки друг от друга.
|
Главная 