44
СТРАСБУРГ
Ослепление! Тебе дана вся пылкость любви, вся сила ее предаваться от-
чаянию. Ее пленительные радости, ее сладостные утехи - лишь это одно не
в твоей власти. Я не мог сказать, глядя на нее спящую: вот она, вся моя,
во всей своей ангельской красе, со всеми своими милыми слабостями. Она
сейчас в моей власти вся как есть, как создал ее господь бог в своем ми-
лосердии, на радость и счастье мужскому сердцу.
Ода Шиллера.
Вынужденный провести в Страсбурге неделю, Жюльен, чтобы как-нибудь
развлечься, предавался размышлениям о военной славе и преданности отчиз-
не. Был ли он все-таки влюблен? Он и сам не знал, он чувствовал только,
что в его истерзанной душе Матильда властвует безраздельно, - владычица
его счастья и его воображения. Ему приходилось напрягать все свои душев-
ные силы, чтобы преодолеть себя и не впасть в отчаяние. Думать о чем бы
то ни было, что не имело отношения к м-ль де Ла-Моль, было выше его сил.
Честолюбие, мелкие утехи тщеславия когда-то отвлекали его от тех чувств,
которые он питал к г-же де Реналь. Матильда поглотила его всего: мечты о
будущем неизменно приводили его к ней.
И это будущее, с какой бы стороны ни взглянуть на него, представля-
лось Жюльену безотрадным. Этот странный человек, которого мы видели в
Верьере таким гордым, таким самонадеянным, теперь впал в другую край-
ность: скромность его доходила до нелепости.
Три дня тому назад он с великим удовольствием пристрелил бы аббата
Кастанеда, но если бы теперь, в Страсбурге, какой-нибудь ребенок повздо-
рил с ним, он решил бы, что прав ребенок, а не он. Перебирая в памяти
всех своих соперников и врагов, с которыми он сталкивался в жизни, он
теперь всякий раз приходил к выводу, что виноваты были не они, а он сам.
Ибо ныне его неумолимым противником было его могучее воображение, ко-
торое некогда без устали рисовало ему будущее, полное блистательных ус-
пехов.
Одиночество, на которое невольно обречен путешественник, еще увеличи-
вало власть этого мрачного воображения. Каким сокровищем сейчас был бы
для него друг! "Да! - говорил себе Жюльен. - Но есть ли на свете хоть
одно сердце, которое бьется для меня? А если бы у меня и был друг, разве
я нарушил бы долг чести, который повелевает мне хранить вечное молча-
ние?"
Он уныло разъезжал верхом в окрестностях Келя; это городок на берегу
Рейна, - Дезе и Гувьон Сен-Сир обессмертили его. Немец-крестьянин пока-
зывал ему маленькие речушки, проселочные дороги, островки на Рейне,
прославленные мужеством этих великих полководцев. Жюльен держал в левой
руке повод, а правой поддерживал развернутую превосходную карту, которая
украшает мемуары маршала Сен-Сира. Неожиданно веселое восклицание заста-
вило его поднять голову.
Это был князь Коразов, его лондонский друг, который несколько месяцев
назад преподал ему первые правила высшего щегольства. Верный этому вели-
кому искусству, Коразов, приехавший в Страсбург накануне, а в Кель всего
час тому назад, и за всю свою жизнь не прочитавший ни строки об осаде
1796 года, принялся подробно описывать ее Жюльену. Немец-крестьянин гля-
дел на него оторопев, ибо он все-таки достаточно понимал по-французски и
замечал чудовищные нелепости, которые говорил князь. Но Жюльен был за
тридевять земель от того, что думал крестьянин; он с удивлением глядел
на этого молодого человека, любовался его фигурой и тем, как ловко он
сидит в седле.
"Вот счастливый характер! - думал он. - Какие у него замечательные
рейтузы! А волосы как хорошо подстрижены! Ах, если бы я был таким, она
бы не могла проникнуться ко мне отвращением после трех дней любви!"
Когда, наконец, князь покончил с осадой Келя, он повернулся к
Жюльену.
- Да у вас вид настоящего монаха-молчальника! - сказал он. - Мне ка-
жется, вы переусердствовали, следуя тому правилу серьезности, которое я
когда-то преподал вам в Лондоне. Грустный вид совершенно не соответству-
ет хорошему тону, надо иметь вид не грустный, а скучающий. Если у вас
грустный вид, это значит, что вам чего-то недостает, что вы в чем-то не
сумели добиться успеха. Это значит выставлять себя в невыгодном свете.
И, наоборот, если вы скучаете, тогда в невыгодном положении оказывается
тот, кто напрасно пытался вам понравиться. Вы поймите, мой дорогой, ка-
кую вы допускаете ошибку.
Жюльен бросил экю крестьянину, который слушал их, разинув рот.
- Очень мило, - заметил князь. - В этом есть изящество и благородная
небрежность! Очень, очень мило!
И он пустил лошадь вскачь. Жюльен поскакал за ним, преисполненный
чувством глупейшего восхищения.
"Ах, если бы я был таким, она не предпочла бы мне этого Круазенуа!" И
чем сильнее возмущался его разум нелепыми чудачествами князя, тем
сильнее он презирал себя, восхищаясь ими, и горевал, что не может быть
таким же. Отвращение к самому себе не может зайти далее этого.
Князь убедился, что Жюльен действительно чем-то подавлен.
- Вот что, дорогой мой, - сказал он ему, когда они въезжали в Страс-
бург. - Это уже просто дурной тон; вы что, разорились, потеряли все сос-
тояние или, может быть, влюбились в какую-нибудь актрису?
Русские старательно копируют французские нравы, только отставая лет
на пятьдесят. Сейчас они подражают веку Людовика XV.
От этих шуток насчет любви у Жюльена слезы подступили к глазам. "А
почему бы мне и не посоветоваться с этим милым молодым человеком? - по-
думал он вдруг.
- Увы, друг мой, да, - сказал он князю, - действительно, вы угадали:
я влюблен; хуже того, я покинут. Прелестная женщина, - она живет тут,
неподалеку, в одном городке - любила меня страстно три дня подряд, а по-
том вдруг неожиданно прогнала, и я совсем убит этим.
И он описал князю поведение Матильды и ее характер, изобразив всю эту
историю под вымышленными именами.
- Можете не продолжать дальше, - сказал Коразов. - Чтобы внушить вам
доверие к врачевателю, я докончу за вас ваши излияния. Супруг этой моло-
дой дамы - очень богатый человек, или, может быть, сама она из очень ро-
довитой семьи - это, пожалуй, вернее. Короче говоря, ей есть чем гор-
диться.
Жюльен молча кивнул головой; сказать что-нибудь у него не хватало му-
жества.
- Прекрасно! - отвечал князь. - Вот вам три пилюли, довольно горькие.
Извольте принять их без промедления:
Во-первых, каждый день видеться с госпожой... как вы ее назвали?
- Госпожой де Дюбуа.
- Ну и имечко! - воскликнул князь, покатываясь со смеху. - Простите,
я понимаю, для вас это святыня. Итак, вы каждый день должны встречаться
с госпожой де Дюбуа, но ни в коем случае не показывайте ей, что вы хо-
лодны или что вы разобижены. Не забывайте великое правило нашего века:
всегда будьте полной противоположностью тому, чего от вас ожидают. Пока-
зывайтесь ей в точности таким, каким вы были за неделю до того, как
впервые удостоились ее благосклонности.
- Ах, тогда я был совершенно спокоен! - в отчаянии воскликнул Жюльен.
- Мне казалось, у меня просто чувство жалости к ней.
- Мотылек обжигается о пламя свечи, - перебил его князь, - сравнение
старое, как мир.
Итак, во-первых, вы должны видеться с ней ежедневно.
Во-вторых, вы должны начать ухаживать за одной из светских женщин, но
не проявляя при этом никаких признаков страсти, понятно? Не буду скры-
вать от вас, вам придется играть трудную роль; вы должны разыграть коме-
дию, но если это разгадают, вы пропали.
- Она так умна, а я совершенно безмозглый дурак. Я пропал, - упавшим
голосом промолвил Жюльен.
- Нет, только вы, по-видимому, влюблены более, чем я думал. Госпожа
де Дюбуа чрезвычайно поглощена собственной персоной, как и все женщины,
которых судьба наделила чересчур знатным происхождением или несметным
богатством. Она интересуется собой, вместо того чтобы интересоваться ва-
ми, и, следовательно, она вас не знает. Во время этих двух-трех порывов
любви, которую она сама же раздувала в себе, подстегивая свое воображе-
ние, она видела в вас героя своей фантазии, а совсем не то, что вы есть
на самом деле.
Но, черт побери! Ведь это же все сплошная азбука, мой дорогой Сорель:
ведь не школьник же вы на самом деле!..
Вот что! Зайдемте-ка в этот магазин. Какой очаровательный черный
галстук! Можно подумать, от Джона Андерсона с Берлингтон-стрит. Сделайте
милость, наденьте его и выбросьте эту мерзкую черную веревку, которая
болтается у вас на шее.
Так вот! - продолжал князь, выходя из лавки первого басонщика в
Страсбурге. - А в каком обществе вращается госпожа де Дюбуа? Бог ты мой!
Что за имя! Не сердитесь, мой дорогой Сорель, право, это у меня нечаянно
вырвалось... Так за кем же вы будете ухаживать?
- За самим воплощением добродетели, дочкой чулочного фабриканта,
страшного богача. У нее изумительные глаза. Я, право, таких не видывал:
ужасно мне нравятся! Она, конечно, считается первой особой в городе, но,
несмотря на все эти преимущества, краснеет и конфузится, если при ней
заговорят о торговле, о лавках. На ее несчастье, отец ее был одним из
известных купцов в Страсбурге.
- А следовательно, - подхватил князь, посмеиваясь, - если зайдет речь
о надувательстве, вы можете быть совершенно уверены, что ваша красавица
отнесет это на свой счет, а никак не на ваш. Это ее чудачество просто
бесподобно и в высшей степени полезно: оно не позволит вам ни на миг по-
терять голову из-за ее прекрасных глаз. Успех обеспечен.
Жюльен имел в виду вдову маршала, г-жу де Фервак, которая часто быва-
ла в особняке де Ла-Моль. Это была красавица-иностранка, вступившая в
брак с маршалом за год до его смерти. Вся жизнь ее, казалось, была пос-
вящена одной цели: заставить забыть всех о том, что она дочь фабриканта;
а для того чтобы создать себе какое-то положение в Париже, она решила
возглавить жен, ратующих за добродетель.
Жюльен искренне восхищался князем; чего бы только он не отдал, чтобы
обладать всеми его чудачествами! Разговор двух друзей затянулся до бес-
конечности Коразов был в восторге, никогда еще ни один француз не слушал
его так долго. "Ну, вот я, наконец, и добился, чего хотел, - ликовал в
душе князь, - мои учителя слушают меня и учатся у меня".
- Итак, мы с вами условились? - повторял он Жюльену в десятый раз. -
Ни тени страсти, когда вы будете говорить с юной красавицей, дочкой чу-
лочного фабриканта, в присутствии госпожи де Дюбуа. В письмах же, напро-
тив, проявляйте самую пламенную страсть. Читать прелестно написанное лю-
бовное письмо - это высшее наслаждение для недотроги. Это для нее минута
отдыха. Тут ей уж не надо ломать комедию, она может позволить себе слу-
шать голос своего сердца. Так вот, катайте ей по два письма в день.
- Ни за что, ни за что! - испуганно воскликнул Жюльен. - Пусть меня
лучше живьем истолкут в ступе! Я не способен сочинить и двух фраз, я со-
вершенный труп, дорогой мой, ничего от меня ждать нельзя. Бросьте меня,
вот я здесь лягу и умру на краю дороги.
- А кто вам говорит, что вы должны сочинять какие-то фразы? У меня с
собой в дорожной сумке лежит шесть томов любовных писем. Всех сортов, на
любой женский характер Найдутся и для образцовой добродетели! Ведь вот
же Калисский волочился в Ричмонд-Террасе - это в трех лье от Лондона -
за самой хорошенькой квакершей во всей Англии.
Когда в два часа ночи Жюльен расстался со своим другом, он чувствовал
себя уже не столь несчастным.
На другой день князь пригласил на дом переписчика, а через два дня
Жюльен получил пятьдесят три любовных письма, тщательно перенумерованных
и предназначенных для одоления самой возвышенной и самой унылой доброде-
тели.
- Пятьдесят четвертого письма не имеется, - сказал князь, - ибо Ка-
лисского вежливо выпроводили. Ну, а вам-то не все ли равно, если дочь
чулочного фабриканта в конце концов укажет вам на дверь? Вы же имеете в
виду воздействовать только на сердце госпожи де Дюбуа!
Каждый день они катались верхом, и князь был без ума от Жюльена. Не
зная, как выразить ему свою внезапную привязанность, он предложил ему
руку одной из своих кузин, богатой московской наследницы.
- А когда вы женитесь на ней, то с помощью моего влияния и вот этого
вашего ордена вы через два года будете уже полковником.
- Но ведь этот орден пожалован не Наполеоном, это не одно и то же.
- А какая разница? - отвечал князь. - Ведь учредил его Наполеон; он
все равно почитается высшим орденом в Европе.
Жюльен уже совсем было согласился на предложение князя, но долг при-
зывал его предстать пред очи светлейшей особы; расставаясь с Коразовым,
он обещал написать ему. Он получил ответ на доставленную им секретную
ноту и помчался обратно в Париж; но достаточно ему было пробыть два дня
наедине с самим собой, как мысль покинуть Францию и Матильду показалась
ему горше лютой смерти "Нет, не женюсь я на этих миллионах, которые мне
предлагает Коразов, - решил он. - А советам его я последую.
В конце концов ведь искусство соблазнять - это его ремесло. Никакими
другими занятиями он не интересуется вот уж пятнадцать лет, а сейчас ему
тридцать. Нельзя сказать, что он не умен; он человек хитрый, ловкий;
пылкость, поэзия с таким характером несовместимы, - это душа прокурора.
Так что же? Тем больше оснований полагать, что он рассуждает правильно.
Да, так и надо сделать, буду ухаживать за госпожой де Фервак. Должно
быть, скучновато с ней будет, но я буду глядеть в ее прелестные глаза,
они напоминают мне те, что любили меня так, как меня никто никогда не
любил.
Она иностранка, вот мне и будет новый характер для изучения.
Я схожу с ума, совсем пропадаю, - я должен следовать этим дружеским
советам и не слушаться самого себя".
|
Главная 