46
ЛЮБОВЬ ДУШЕСПАСИТЕЛЬНАЯ
There also was ot course in Adeline
That calm patrician polish in the address,
Which ne'er can pass the equinoctial line
Of any thing which nature would express;
Just as a Mandarin finds nothjng fine, -
At least his manner suffers not to guess
That any thing he views can greatly please
Don Juan, с XI 11, st XXXI V [32].
"Все они в этой семье отличаются какой-то взбалмошностью суждений, -
думала маршальша. - Теперь они помешались на своем аббатике, который
только и умеет, что слушать, уставившись на вас своими, правда, довольно
красивыми глазами".
Жюльен, со своей стороны, находил в обращении маршальши поистине дос-
тойный образец той патрицианской невозмутимости, которая проявляется в
безукоризненной вежливости, а еще более того - в полнейшей неспособности
к каким бы то ни было сильным чувствам. Какое-нибудь неожиданное резкое
движение, утрата самообладания могли шокировать г-жу де Фервак почти в
той же мере, как недостаток внушительности в обращении с подчиненными.
Малейшее проявление чувствительности было в ее глазах чем-то вроде мо-
ральной нетрезвости, которой должно стыдиться и которая сильно роняет
чувство собственного достоинства, подобающее человеку высшего общества.
Величайшим для нее удовольствием было поговорить о последней королевской
охоте, а любимой ее книгой были "Мемуары Сен-Симона", особенно в генеа-
логической их части.
Жюльен знал, что у г-жи де Фервак есть свое любимое место в гостиной,
где падавший на нее свет оттенял ее красоту самым наивыгодным образом.
Он располагался там заранее, но при этом старался поставить свой стул
так, чтобы ему не видно было Матильды. Удивленная упорством, с каким он
от нее прятался, она в один прекрасный вечер покинула голубой диван и
уселась со своим рукоделием за маленький столик около кресла маршальши.
Жюльен видел ее теперь совсем близко изпод полей шляпы г-жи де Фервак.
Эти глаза, которым дана была власть распоряжаться его судьбой, сначала
испугали его, когда он неожиданно увидел их так близко, а потом вдруг
сразу вся его апатия исчезла - он заговорил, и говорил очень хорошо.
Он обращался только к маршальше, но единственной его целью было воз-
действовать на душу Матильды. Он до такой степени увлекся, что г-жа де
Фервак совершенно перестала понимать, что он ей говорит.
Это был блестящий успех. Если бы Жюльен догадался увенчать его еще
несколькими фразами в духе немецкой мистики, высокой религиозности и ие-
зуитства, маршальша, вероятно, сразу причислила бы его к выдающимся лю-
дям, призванным обновить наш век.
"Ну, если уж он до такой степени неразборчив, что способен так долго
и с таким пылом разговаривать с госпожой де Фервак, - убеждала себя м-ль
де ЛаМоль, - я не стану больше его слушать". И она до конца вечера не
изменила своему слову, что стоило ей немалых усилий.
В полночь, когда она с подсвечником в руках пошла проводить свою мать
в спальню, г-жа де Ла-Моль, остановившись на лестнице, принялась расхва-
ливать Жюльена. Матильду это привело в еще большее раздражение, и она
всю ночь не могла уснуть. Только одна мысль успокаивала ее: "То, что я
презираю, маршальше, конечно, кажется, достоинством: наверно, она счита-
ет, что это необыкновенная личность".
Что же касается Жюльена, то он вышел из состояния бездействия и уже
не чувствовал себя таким несчастным; случайно взгляд его упал на бумаж-
ник из русской кожи, который князь Коразов преподнес ему вместе с
пятьюдесятью тремя любовными письмами. Развернув первое письмо, Жюльен
увидел в конце примечание: "Номер первый отсылается через неделю после
первой встречи".
"Да я опоздал! - воскликнул Жюльен. - Вот уже сколько времени я ви-
жусь с госпожой де Фервак!" И он принялся тут же переписывать это любов-
ное письмо; оно представляло собой настоящую проповедь, набитую всякими
высокопарными словами о добродетели, - можно было прямо умереть со ску-
ки. Жюльену посчастливилось: он уснул на второй странице.
Через несколько часов яркий солнечный свет разбудил его; оказалось,
он всю ночь так и просидел за столом. Для него теперь самым мучительным
в жизни был момент пробуждения, когда он, только что очнувшись ото сна,
заново осознавал свое несчастье. В это утро, кончая переписывать письмо,
он чуть ли не посмеивался. "Да неужели это может быть, - говорил он се-
бе, - чтобы нашелся на свете такой юноша, который на самом деле мог все
это написать!" Он насчитал несколько фраз по девяти строк. В конце
письма он увидел заметку, сделанную карандашом.
"Эти письма надо отвозить лично: верхом, в черном галстуке, в синем
сюртуке. Письмо вручают швейцару; вид при этом следует иметь сокрушен-
ный, глубочайшая меланхолия во взоре. Если встретится горничная, надле-
жит украдкой смахнуть слезу. Сказать несколько слов горничной".
Все это было в точности исполнено.
"Я поступаю довольно дерзко, - подумал Жюльен, выходя из особняка де
Фервак, - но тем хуже для Коразова. Осмелиться писать даме, столь прос-
лавленной своей добродетелью! Воображаю, каким уничтожающим презрением
она теперь встретит меня! Вот будет потеха! Пожалуй, только эта комедия
и может меня расшевелить. Да, выставить на посмешище это отвратительное
существо, которое именуется моим "я". Это единственное, что может меня
позабавить. Будь у меня уверенность, что я способен совершить преступле-
ние, я, бы, не задумываясь, совершил его, только чтобы как-нибудь рассе-
яться".
Весь этот месяц единственным счастьем в жизни Жюльена были минуты,
когда он отводил свою лошадь на конюшню. Коразов строго-настрого запре-
тил ему смотреть на покинувшую его возлюбленную: это не разрешалось ни в
коем случае, ни под каким предлогом. Но знакомый стук копыт его лошади,
манера Жюльена похлопывать хлыстом по воротам конюшни, чтобы вызвать ко-
нюха, иной раз невольно тянули Матильду поглядеть из-за занавески в ок-
но. Занавеска была такая тоненькая, что Жюльену было видно сквозь нее.
Ухитряясь незаметно поглядывать из-под полей своей шляпы, Жюльен разли-
чал фигуру Матильды, но глаз ему не было видно "А следовательно, и она
не может видеть моих глаз, - рассуждал он. - Это не значит смотреть на
нее".
Вечером г-жа де Фервак встретила его совершенно так же, как если бы
она не получала этого философически-мистического и религиозного тракта-
та, который он с таким меланхолическим видом вручил утром ее швейцару.
Накануне Жюльен случайно открыл способ обрести красноречие: на этот раз
он уже нарочно уселся так, чтобы ему видны были глаза Матильды. А Ма-
тильда тоже, едва только появилась маршальша, покинула голубой диван,
иначе говоря, изменила своему кружку. Г-н де Круазенуа был, по-видимому,
крайне удручен этим новым капризом; его явное огорчение немножко смягчи-
ло жестокие муки Жюльена.
Эта неожиданная радость вознесла его красноречие в поистине заоблач-
ные высоты, а так как тщеславие проникает в любые сердца, даже и в те,
что служат обителью самой непреклонной добродетели, маршальша, усажива-
ясь в карету, решила: "Нет, госпожа де ЛаМоль права: этот юный аббат,
несомненно, выдающийся человек. Должно быть, первое время он смущался в
моем присутствии. Ведь в этом доме, в сущности, на кого ни посмотришь,
на всех лежит отпечаток какого-то легкомыслия, а добродетельные особы,
которых встречаешь здесь, - это добродетели, обретенные в преклонные го-
ды: они держатся только при помощи хладной старости. И молодой человек,
несомненно, почувствовал разницу. Он пишет недурно, но я сильно опаса-
юсь, не скрывается ли в его просьбе просветить его моими советами некое
чувство, в котором он сам не отдает себе отчета.
А с другой стороны, мало ли мы знаем примеров, когда обращение чело-
века на путь истинный начиналось именно так? И что особенно внушает мне
благие надежды - это разница между его стилем и стилем других молодых
людей, чьи письма мне случалось читать. Нельзя не заметить высокого бла-
гочестия, проникновенной серьезности и глубокого убеждения в послании
этого юного священнослужителя; поистине, в нем есть нечто от кроткой
добродетели Массильона".
|
Главная 